Майор сил специальных операций Алексей Никифоров в феврале 2014 года был заместителем командира 501-го отдельного батальона морской пехоты по работе с личным составом в Крыму. В апреле того же года 64 военнослужащих батальона, сохранивших верность присяге, выехали в Николаев. В том числе Алексей. В 2014-м году Никифоров поступил в Национальный университет обороны Украины. Окончил в феврале 2016 года. Назначен на должность начальника пресс-службы командования Сил специальных операций. Сегодня он рассказывает о подробностях аннексии Крыма.

– Как началась аннексия для крымских морпехов?

– Для нас все началось раньше – 19 февраля, когда начальником Генерального штаба назначили бывшего командующего ВМС Ильина. После этого феодосийских морпехов отправили в Киев. А мой батальон в Керчи поделили: одну роту оставили на месте постоянной дислокации, а одна рота ушла в феодосийский городок, чтобы охранять там склад вооружения. С этого момента мы уже работали в режиме боевого усиления. А 27 февраля рано утром был сигнал тревоги и нам рассказали, что в Симферополе захват парламента.

– Было ощущение, что это война?

– Нет, еще не было. Хотя, когда нам показали кадры захвата, то стало ясно не только, что это кадровые военные, но и чьи именно это кадровые военные. Но поначалу было ощущение, что Путин хочет лишь поиграть и попугать Майдан.

Очень многие у нас в Крыму вообще не понимали Майдан. Вот меня спроси в то время, и я бы ответил: "Какой Майдан? Сидите по домам, если вы студенты, хотите учиться в Европе, так учитесь, кто вам мешает?". Помню как во время Майдана приезжает по служебным вопросам командир бригады, в Керчи на вокзале встречаемся и он рассказывает: "Ты представляешь, на Институтской трактором бойцу ногу отдавили, цепью глаз выбили, что мне родителям говорить? То есть ты вроде как за своих переживаешь. А потом расстрел 21-го числа – и начинается просто раздвоение в мозгах".

– А как началось блокирование вашей части?

– К нашей части приехали, по-моему, 1 марта вечером. С однокашниками созваниваюсь, которые на Кировском аэродроме служат: что у вас происходит? Они говорят, что их охраняют морпехи феодосийские. Россияне сунулись на своем "Урале", видят, что есть охрана, куда-то звонят и через некоторое время приходит распоряжение из штаба флота – морпехов обратно в пункт постоянной дислокации. И как только те уехали, через час опять заезжают россияне, вытягивают поломанный "борт" на взлетку, выбивают аппаратуру, ломают посадочную, и все – аэродром не работает для посадки наших сил. Настолько качественно было планирование этой всей операции, просто пятерку надо ставить.

Нас блокировать пришла часть, которая стояла в Темрюке, это от нас 50 километров – отдельный батальон морской пехоты ЧФ. По всем действующим нормативным актам, Черноморский флот мог насчитывать в Крыму до 20 тысяч человек. Причем они не блокировали, стоят себе в отдалении от КПП и стоят. Мы могли выходить, выезжать. Что можно им предъявить? Ну стоит себе "Урал", люди стоят, военнослужащие, им разрешено по закону. Их командир батальона – мы его знаем как минимум с 2010 года, потому что у нас был тогда совместный парад на 9 мая в Керчи, и их коробка тренировалась у нас в части. Полигон на Опуке мы проходили вместе, но только они готовились с апреля по ноябрь, ну а мы два раза в году приезжали. То бишь, мы с ними в хороших отношениях были.

Когда они пришли первого числа, то сказали, что пришли нас защищать. "От кого?". "От этих экстремистов ваших, от правосеков и от татар". И сложно сразу было увидеть врага в том человеке, с которым водки выпито больше, чем томатного сока. Мы с этими россиянами договорились: стойте как хотите, мы вас не трогаем, вы – нас. Вам надо отчитаться, а мы живем как жили, ждем своих приказов.

– А когда появилось понимание, что линия свой-чужой уже изменилась?

– После того, как Путин заявил, что "их там нет". Я тогда говорю их комбату: "А вдруг третья сила влезет и застрелит твоего и моего бойца, что будем делать? Ну я-то родителям своего бойца скажу, что пришел оккупант, а ты что своим скажешь?" И уже после этого этот батальон быстренько поменяли на батальон морской пехоты из Дагестана, совсем другие люди, которые прошли Чечню.

– Сейчас часто спорят: если бы тогда в Киеве приняли решение дать приказ на открытие огня, вы бы открывали огонь?

– У нас все было сделано законодательно для того, чтобы никто не мог дать такой приказ. Есть статья устава, 24-я: военнослужащий имеет право применять оружие, если его жизни или жизни кого-то угрожает опасность и ничто это не может предотвратить, кроме как применение оружия. То есть право применять оружие есть у часового, но никто на склад не нападал, часовой как ходил на склад оружейный, так и ходил. А о том, чтобы просто применять оружие – так ведь война не объявлена, чрезвычайного положения нет.

Россияне захватывали силой только там, где понимали, что не могло быть никакого сопротивления, как, например, на аэродроме. Ведь когда приезжают вооруженные дядьки, а там охранник один с пистолетиком, то понятно, что он не откроет огонь. Но никто не штурмовал ни феодосийский, ни керченский батальоны морской пехоты, потому что здесь люди вооруженные. Как бы плохо они не были обучены, но все равно знают, как обращаться с оружием.

– А в какой момент, перед батальоном поставили вопрос о измене присяге?

– Свою роль сыграло то, что этот вопрос поставили после двадцати дней промытия мозгов. Был у меня офицер, командир 1-й роты Олег Гальченко, родители в Одессе, жена – россиянка. И когда пришли россияне на переговоры, этот офицер встал с совещания, забрал весь боезапас роты, сложил на втором этаже, закрылся в своей канцелярии, снаружи прибил гвоздями клятву морского пехотинца и сказал: я отсюда не выйду, пусть меня россияне как хотят выкуривают, я здесь буду до победного. Но спустя 20 дней этот человек остался в Крыму.

У меня из батальона не вышел практически ни один командир. Всем материально ответственным лицам внушили, что ты сейчас выйдешь, а тебя спросят – где твоя техника, где твои люди и тебя посадят в тюрьму. И как бы я ни пытался рассказать, что это не так, что Украина ждет – они испугались.

Вдобавок всем командирам внушили, что от любого мелкого движения в сторону России может начаться Третья мировая война. И каждый из них этого боялся. Даже приезжал бывший министр обороны Кузьмук в Перевальное, собрал командиров всех блокированных частей и с трибуны им сказал: вы тут аккуратно, от одного выстрела в Сараево Первая мировая война началась. Что должен был после этого делать командир части? Когда тебе это говорит представитель СНБО?

– А как ты сам принимал решение? С одной стороны, предложение от россиян, должность, деньги, квартира, налаженный быт, с другой стороны, чистое поле, материк, непонятно, что будет дальше.

– Самое интересное, что решение остаться нередко принимали те, про кого я вообще не думал: у кого все корни в Украине. Что касается меня, то, возможно, потому, что через меня шло больше информации, я общался с журналистами, они мне рассказывали, что происходит. Когда приехали к нам первые бронежилеты – АрмияСОС привезла – и мы у пацанов спросили: "Ребята, что же это за Майдан, расскажите хоть вы". Они давай рассказывать, что и как было. Не так, как нам показывал "Интер", а реально.

– А в этот момент было ощущение, что это начало войны?

– Нет, не было. Думали, что Крым был целью, что на этом все остановится. Более того, многие, кто остался в Крыму, так и думали, что Путин все равно что-то сделает и будут спокойно, так же, как и раньше ездить на материковую Украину.

Со мной из батальона на материк вышло 64 человека. Было у меня двое – один офицер и один контрактник, которые хотели законным путем выйти, уволиться и вернуться обратно в Крым – они и ушли. А из остальных не уволился никто. Те флотские, кто со мной вышли из Крыма, были более мотивированы на учебу. Те, кто потерял что-то, они более жесткие.

– А как материк встретил?

– Еще в Крыму помню, как волонтеры приезжали, приносили даже рисунки, письма, одна женщина прислала письмо, в котором было написано: "Ребята, мы на Майдане поняли, что в Украине есть врачи, теперь мы понимаем, что у нас есть военные, отныне 23-го февраля никаких носков".

Я вспоминаю, как Катя Сергацкова приехала и спросила, чего у нас не хватает, я сказал, что брони. И она через сутки приезжает ночью, когда уже за журналистами охота, а в багажнике пять бронежилетов и каски. Я был в шоке от девочек, они не боялись.

И вот, мы когда вышли на границу, несколько машин встречали на границе. По Николаеву едешь, а тут украинские флаги наши, это было изумительное ощущение.

– А те бывшие сослуживцы, кто служит в российской армии, известно ли, каково им там?

– Сначала мы пытались обмениваться информацией, когда еще были телефоны. Меня поразил один прапорщик, у него родители остались в Херсонской области. Он в Крыму получил квартиру, и мы звоним, говорим: чего ты там остался? А он – ну как бы вот квартира. Мы: ну так давай выходи и все. Он: да, я уже все, форму примерил, уже некуда. Мы говорим – а если мы вернемся, что будешь делать? – Ну придется, наверное, тикать тогда. – Так объясни нам логику, ты не вышел в Украину как герой, потому что ты за квартиру побоялся? А когда мы будем возвращаться, тебе уже квартира будет все равно. Логика где? – Ну вот так вот. Я говорю: мы же скоро вернемся на белом БТРе. Так это я прапорщику сказал. Через 2 дня мне звонит заммэра из Крыма: вы там собрались наступать? Я говорю: в смысле? – Ну там белый БТР и так далее. То есть у людей паника началась.

Как бы там ни было, но Крым войдет во все учебники. Именно как такая операция военная и информационно-психологическая, которую провели силы специальных операций Российской Федерации под прикрытием Черноморского флота.

А сами российские морпехи стали вдвое меньше теперь получать. Ведь так они жили на широкую ногу. У Мамчура, командира полка, полковника на тот момент зарплата была 8 тысяч гривен, а командир крейсера "Москва" получал 126 тысяч гривен украинских. У нас, по-моему, президент столько не получал.

– Украинская армия образца 2013 года и украинская армия образца 2017-го – это разные армии?

– Категорически разные. Нас к тому моменту постепенно убивали, убивали, убивали. До 2014 года за три года я даже не получил форму: мы ее сами шили в ателье. Вспоминаю, как Воронченко, тогда он был начальник береговой обороны, приезжает к нам, стоит командир и четыре заместителя, и он такой подходит и командиру говорит: раз, два, три, четыре, пять – найди хоть одного в похожей форме. А все стоят в разной, потому что кто-то сам шьет, кто-то где-то покупает. Теперь мы понимаем, что это все искусственно было создано.

Причем у россиян даже в таких мелочах все было продумано. На следующий день после того, как подняли российский флаг, приехали "Уралы", выдали всем форму в двух экземплярах, и зимнюю, и летнюю. И они там надевали и рассказывали: теперь, мол, я почувствовал себя офицером. Понятно, что все это мелочно, меркантильно, но даже это было продумано. И россияне вели пропаганду: когда им говорят про присягу Украине, они отвечали – так Крым тоже твоя родина.

– То есть идентичность у крымских военных переключили с общеукраинской на региональную?

– Да. И по всем каналам так же пробивалось. Я вспоминаю, как вырубили украинские телеканалы, и мы с помощью волонтерских денег поехали, купили в каждую казарму пакет каналов, чтобы люди информированы были, чтобы круглосуточно телевизоры показывали новости. Сутки поработали эти пакеты и после этого и этот канал информации нам перекрыли. Я тогда еще купил "тарелку", чтобы хоть что-то показывало.

Более того, наши вооруженные силы даже после Крыма все равно не были психологически готовы к войне. Вспоминаю, как разоружали, останавливали колонны, это потому что психологически не было ощущения врага и не было еще первых жертв.

– А основной перелом – это когда? После Иловайска?

– Нет, я думаю, что это еще раньше случилось, когда под Волновахой ребят расстреляли. То есть они зачехленные все, остановились, пришли люди, которые поговорили, а потом приехали и расстреляли. Вот случились первые жертвы, и тогда уже все поняли, что никто не шутит.

– А украинскую армию в Крыму вообще готовили воевать или ее готовили просто под сокращение?

– Ну сокращение-то было все время. Два последних министра обороны Украины и вовсе оказались с российским паспортом. И перед самой войной за полгода убили все военкоматы и оставили в областном или районном военкомате одного военного и двух бабушек. И все эти все фразы, что "мобилизация нам не нужна", это все уже в 2013 году запускалось, что, мол, мобилизация – это архаизм, что никаких войн не будет, а будут лишь локальные стычки.

– Теперь у Украины есть свои собственные силы специальных операций. Что о них нужно знать человеку, который далек от армейской жизни?

– Это та структура, которая в разы повысит эффективность выполнения задач вооруженными силами. Они созданы для того, чтобы малыми тактическими действиями давать результаты оперативно-тактического или стратегического масштаба. Даже человек с биноклем в глубоком тылу врага может принести больше пользы, чем реактивный дивизион. Тот может выпулить два эшелона снарядов в белый свет как в копеечку, а этот человек с биноклем может подсказать, куда надо ткнуть так, чтобы обезглавить какое-то тактическое оперативное командование врага. Это лишь как один из вариантов применения.

– Россия ловит уже третью, как она называет, украинскую диверсионно-разведывательную группу, отчитывается об этом раз за разом с видео.

– Ну им легко в Крыму это делать, потому что там военных осталось и пенсионеров очень много, потому можно хоть каждую неделю выдавать по такой группе и спокойно отчитываться перед своим начальством. Теперь бывшим военным и тем, кто остался служить в российской форме, всегда можно предъявить, что "вы работаете на Украину".

– Алексей Никифоров образца 2013 года – в чем он заблуждался по сравнению с Алексеем Никифоровым образца 2016 года?

– Мировоззрение повернуто на 180 градусов. Кто такой Алексей Никифоров образца 2013 года? Это пророссийски настроенный шовинист, который считал, что Украина без России никуда, что это соседи, извечные братья, без них никуда. Это человек, который 18 лет готовился воевать с крымскими татарами, ведь все учения у нас были по противостоянию незаконным вооруженными формированиям – типа, крымским татарам, которых готовит Турция. До этого я считал, что Мазепа, Петлюра, Бандера были предатели, и так далее.

А когда все случилось, я действительно понял действия Бандеры. Более того, когда мы вышли сюда, я поступил в университет, мне очень хочется поменяться во всем. Очень хочется стать европейцем. Одна преподавательница по философии в университете рассказывала про идентичность "Восток и Запад". Я спросил, когда мы станем европейцами? Она ответила: когда вы перестанете списывать. На Западе это нарушение честных правил конкуренции, это неприемлемо. Поэтому нормально встать, если ты это видишь, и сказать, что вы нарушаете мои права. У нас это называется стукачество, а у них это называется защита своих прав.

Я считаю, что меняться надо самому, начинать с себя. Ходить на зеленый свет светофора, а не на красный. Как-то офицер один мне говорит: Леш, ну я вчера выкинул бумажку в урну, не на улицу, и что поменялось? Где прибавка? Я говорю: а то, что сын твой увидел, что ты выкинул в урну, вот она прибавка.

Мы все хотим каких-то перемен, особенно в армии, но никто не хочет меняться. Правда, я думаю, что все равно этот процесс начался, ведь по-другому тогда смысла нет. Поменяемся.

LB